«…Да постыдятся беззаконствующие…» (По рассказу В.И. Дёгтева «Четыре жизни»)

Цели:

-  обсудить с учащимися вопросы, связанные с посягательством на личность и жизнь человека в условиях вооруженного конфликта;  в процессе анализа текста решить, может ли человек, носитель гуманистических христианских традиций, хоть в какой-то мере преобразовать воинствующий, живущий по волчьим законам мир, сделать его чище, добрее, совестливее;

- способствовать правильному истолкованию религиозно-философских, исторических и гуманистических проблем,  поднятых автором  произведения;

- развивать у учащихся умение осуществлять комплексный поиск, анализировать ключевые сцены текста, систематизировать информацию по теме;

-   расширить представление о роли художественной детали в характеристике героя.

Гуманистический компонент: Сострадание, уважение достоинства других людей лежат как в основе гуманных поступков людей, так и в основе правил, направленных на защиту человека.

Правовой компонент: В условиях вооруженного конфликта  соблюдение норм Международного гуманитарного права (МГП) способствует защите людей.

Литературоведческий компонент. Роль художественной детали в тексте художественного произведения

                                                                                                          

- Накануне этого урока мы  вместе прочитали рассказ В. Дёгтева «Четыре жизни» и провели большую подготовительную работу, что, надеюсь, будет способствовать правильному истолкованию религиозно-философских, исторических и гуманистических проблем,  поднятых автором  произведения.

Тема нашего урока -  «…Да постыдятся беззаконствующие…»  (по  рассказу В. И. Дёгтева «Четыре жизни») - будет касаться тех вопросов международного гуманитарного права, которые сумел поставить перед нами писатель. Наша цель – решить в процессе анализа текста, может ли человек, носитель гуманистических христианских традиций, хоть в какой-то мере преобразовать воинствующий, живущий по волчьим законам мир, сделать его чище, добрее, совестливее.

Запишите тему и эпиграф нашего урока.

Прежде чем приступить к реализации поставленной цели, запишем домашнее задание.

1. Письменно ответьте  на вопрос:  Каков смысл названия рассказа В. Дёгтева «Четыре жизни»?

2. Сравните рассказы В. Дёгтева «Четыре жизни» и В. Гаршина «Четыре дня».
3. Определите реминисценции в рассказе В. Дёгтева «Четыре жизни». (Индивидуальное задание).

- Обратимся к сюжету произведения. События  реальности, война в   Сербии (об исторических событиях мы говорили на предыдущем уроке), переплетаются с воспоминаниями инока Бориса о юности, когда он учился  в художественной академии, о жизни на Валааме, мирском искушении и пересмотре жизненного выбора, приведшем к солдатскому послуху. Эта ретроспектива – важный художественный прием, помогающий понять путь исканий главного героя. Анализируя текст, выявляя позиции героя и автора, мы остановимся на следующих эпизодах: ранение Бориса, разговор с Венькой  о Сербии, смерть Бориса; будем работать с такой художественной деталью,  важной  для понимания воззрений героя, как молитва.

- Перечитаем начало рассказа  и посмотрим, как инок Борис выполняет свой солдатский послух, в  каком положении находится герой на поле боя?

(-Он сражается один с многочисленным противником. Товарищи забыли о нем в спешке, отступая. «А точнее - бросили».)
- Прочитайте, что говорится в «Женевской конвенции от 12 августа 1949 г.  об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях» (глава 2-ая «Раненые и больные», статья 12-ая).                                                                                                     («Личный состав вооруженных сил (и другие участники военных действий) в случае их ранения или болезни, должны пользоваться покровительством и защитой при всех обстоятельствах.  (…) Строго запрещается любое посягательство на их жизнь и личность, и, в  частности, запрещается добивать или истреблять их, подвергать их пыткам, проводить над ними биологические опыты, преднамеренно оставлять их без  медицинской помощи или ухода…)

- Как характеризует автор одноотрядников Бориса? Какую роль играют изобразительно-выразительные средства языка в этой характеристике?

(«Ведь говорили ему: не вя­жись со всяким сбродом, все эти «джентльмены удачи», все эти «псы войны» и «дикие гуси» — им плевать, кому служить, лишь бы деньги платили, они очень нестойки, раненых своих не выносят, а то и пристреливают». «Джентльмены удачи», «псы войны» и «дикие гуси» — перифразы, первый звучит иронически; экспрессивно-оценочная лексика: сброд, псы, плевавать - передаютосуждение автором подобного воинства.)

- Что мы можем сказать о товарищах Бориса, зная нормы международного гуманитарного права, регламентирующие отношение к раненым?

(- Нормы международного гуманитарного права ими игнорируются: «И вот они ушли, оставив его в ущелье. И лишь один Венька вернулся... И вот он, Венька, лежит убитый».) 

- Почему кроткий Борис,  заведомо зная это, ослушался советов окружающих людей  и  пошел  служить  в  отряд  « диких  гусей»?

(- Он считал, что «надо же кому-то   отрывать  их  заскорузлые  души  от  тьмы»,   что  это  его  долг, его христианская миссия.)

- Обратитесь к словарю, имеющемуся в ваших тетрадях, и прочитайте, что значит  «заскорузлый»?
(- Заскорузлый – отсталый, неразвитой, закоснелый в чём-нибудь.)

- Что вкладывал герой в понятие «тьма»?

(- «Тьма» - потеря христианских ценностей: пренебрежение Божьими заповедями; утрата традиций русского воинства: пренебрежение понятиями долга и чести, отсутствие сострадания.)

- Художественной деталью,  важной  для понимания воззрений героя, является молитва, точнее, фрагменты разных молитв, тропарей, канонов и других песнопений, цитаты из Псалтири, Книги пророка Исаии. Обращаясь к  молитвам (не забывайте прочитывать их названия), выявим, как связаны они с контекстом и постараемся понять смысл каждой из них.

Несколько человек имело индивидуальное домашнее задание  «Молитва -  художественная деталь,  важная   для понимания воззрений героя»,  поэтому  они, основываясь на выполненной работе   и на нашем анализе, сделают обобщение.

- Прочитайте слова первой молитвы. Что это за молитва? Почему Борис считает необходимым читать её?  

(- Святая Отроковице, Богородительнице, на мое смирение милосердно призри, умиленное мое и последнее моление сие приими... Это Канон Пресвятой Богородице на исход души. Венька вернулся и погиб «за други своя»; он достоин христианского милосердия).

- Затем Борис читает Покаянный канон и   молится Богородице уже и  за себя: «Мати Божия Пречистая, воззри на мя грешного и от сети диаволи избави мя, и на путь покаяния настави мя, да плачуся дел моих горько...» В чем суть этой молитвы?

(- Борис вспоминает свои греховные помыслы о славе, когда учился в художественной академии, и теперь он совершает ещё больший грех –убивает людей, за это он и просит прощения у Богородицы.)

- И все-таки, каясь, инок Борис продолжает стрелять. Обратитесь к тексту и прочитайте, как это происходит.

- Почему он убивает? 

(- Враги унижают его достоинство воина; оскорбляют его  христианские воззрения, в их  выкриках  угроза, содержащая предупреждение о физическом насилии, а это посягательство на личность,  которое запрещено упомянутой статьей «Женевской конвенции…»)

- Думаю, что третья молитва поможет вам  понять выбор Бориса нести солдатский послух? Прочитайте и прокомментируйте её.

(- Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы православным христианам на сопротивныя даруя и Твое сохраняя Крес­том Твоим жительство… Она произносится после воспоминаний о письме Веньки,  где тот пишет, что «…нашел такое дело, за которое не жаль и саму жизнь положить…» Это письмо – искушение, оно  спровоцировало решение Бориса нести солдатский послух: «Что ж, выходит: он тут, в монастыре, спаса­ется, а другие солдатский послух несут». Кроме того,  предки этих сербов покорились туркам и приняли их веру, поэтому они для Бориса «супротивныя», т.е. враги. Здесь религиозное видение проблемы. Он одновременно молится за русский народ, за своё Отечество,   за  сербов – христиан и за Сербию, так как христианская вера  и любовь христиан друг к другу не может быть ограничена   географическим пространством.)

Книга пророка Исаии. Глава 2:4.
-  Этот  Тропарь сменяется  словами из Книги пророка Исаии (глава 2:4), которые произносятся вслед за воспоминаниями героя о расписанном им иконостасе со святыми,  «осиянными  счастьем». Прочитайте эту цитату. Какие взгляды Бориса она отражает?

(- И будет Он судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи на орала, и копья — на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будет более учиться воевать. Война - антибожественное явление. По мнению Бориса, мир без войны – идеальный  человеческий мир.)

- Далее в памяти героя всплывает рассказ В. Гаршина «Четыре дня». Эта реминисценция очень важна, но мы поговорим о ней на следующем уроке. Теперь же  обратимся лишь к мыслям Бориса, возникшим у него в результате сравнения двух войн. Прочитайте эти слова. 

- Обратимся к цитате из Псалтири, которую произносит Борис:

Кто эти « беззаконствующие»?

(- Тот, кто затевает войны, межэтнические и религиозные конфликты; тот, кто жестокосерден; для кого человеческая жизнь не имеет никакой ценности; для кого война – средство наживы.)

- Почему необходимо остановить «беззаконствующих»? Прочитайте, что думал об этом Венька?

- Почему в тексте несколько раз повторяются мысли Бориса: «Но как подумаешь — а ведь прав!..», « А как задумаешься — правда!»?

(- Нельзя допустить, чтобы подобные конфликты захлестнули и Россию.  Борис разделяет взгляды Веньки.)

- Прочитайте предсмертные молитвы Бориса.Почему он молится за врагов своих?

(- Спаси, Господи, и помилуй ненавидящая и обидящия мя, и творящая мя напасти, и не остави их погибнути мене ради грешнаго…В руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой. Прости, не расписал Храм Твой. И прости нечестивцам беззакония их, ибо не ведают, что творят…)
Борис готов смиренно  принять смерть: это христианская традиция – приготовиться к смерти. А одна из основ  христианской морали - всепрощение, поэтому он и молится за врагов своих. Он понимает, что конфликт между сербами разного вероисповедания,     вытеснение  сербов - христиан    из исторических  мест проживания  -  беззаконие,  основанное   на  политической

незрелости народа, на недальновидности тех, кто руководит этой кровавой бойней,  на стремлении определенной группировки нажиться на бедах народных.)

- Это были последние молитвы Бориса, поэтому  следует обобщить сказанное.  
(- Молитвы не разрушают динамику повествования, а органично вплетаются в  текст: они  связаны  с  определенными  моментами  происходящего. Так, отходная по Веньке  -  с фактом его смерти,   последняя молитва –  с  готовностью к смерти   самого   Бориса. 

Смерть - момент истины: герой предстает перед читателями со всеми своими  страстями, это своеобразная исповедь его. Фрагменты молитв, тропарей,   канонов,  цитаты  из  Псалтири, Книги пророка Исаии  передают мысли Бориса о  назначении  человека, доносят до читателя его нравственный выбор: это служение  Отечеству,  выполнение своего долга  до конца; это служение  Богу;  это служение людям, стремление очистить их души.

Монахи не имеют права брать оружие в руки, но автор представляет героя как  продолжателя   лучших традиций русского христианского воинства. Он современный Ослябя или Пересвет, которых когда-то благословил на Куликовскую битву Сергий Радонежский.)

- Прочитаем последнюю сцену (чтение наизусть)- сцену смерти Бориса -  и проанализируем её.

«И тут он увидал свою мать. Молодую, строй­ную, красивую. Идут будто бы они с ней по зеленому майскому лужку, а лужок весь в жел­тых цветущих одуванчиках. И все вокруг поет, все ликует радостно, соловьи заливаются и слав­ки, пестрые дрозды поют и щеглы яркие, иволги и чижи, ласточки щебечут беззаботно,  и жаво­ронки звенят, кузнечики трещат и цикады, и многая иная тварь, которая многочисленна на земле и в небесах, славит, славит в упоении Создателя, и мать тоже — радостная и веселая, и светлые глаза ее лучатся, и она плетет из одуванчиков венок, плетет и надевает ему на голову... И вдруг их заливает чудесным сереб­ристым светом. И в сиянии является Та, Кото­рая всех выше и добрее. И птицы смолкают в изумлении, и в благоговении меркнет всякий земной свет. И Она протягивает к нему Пречи­стые Свои руки. А матушка подталкивает его в спину и шепчет над ухом:

— Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани чадо мое под кровом Твоим (кондак Богородице «Под твою милость прибегаю», №17)

- Почему, по мнению автора,  монаху Борису уготована вечная жизнь?

(- Он выполнил свою христианскую и общечеловеческую миссию.)

- Сербы-мусульмане захватят Бориса уже мертвым. Как они  поступят с телом его?

- Обратитесь  к документу,  с  которым мы  работаем (гл.  2-ая «Раненые и

больные»,  ст. 17  и  гл.  4-ая  «Личный состав»,  ст. 24)) и,   делая  извлечения,

прочитайте, как должно относиться к погибшим.
(- …Стороны,  находящиеся в конфликте, должны наблюдать, чтобы умершие были погребены с честью и, если возможно, согласно обрядам религии, к которым они принадлежат…»,  «…Священнослужители, состоящие при вооруженных силах, будут пользоваться уважением и покровительством при всех обстоятельствах.») 

- Можем ли мы назвать сербов «беззаконствующими»?

(- Безусловно, они совершают страшное кощунство, которое порицается как международным гуманитарным правом, так и различными религиями.)

- Почему «дикие гуси» примут неравные условия обмена безропотно?

(- Они тоже «беззаконствующие», но им, по крайней мере, хотя бы стало стыдно: «И смущенные своим малодушием, а попросту — предательством, одноотрядники при­мут эти неравные условия безропотно, и за каж­дую эту ужасную долю станут жизнь даровать врагу. И будет им при этом очень стыдно и при­скорбно».)

- Давайте ещё раз обратимся к эпиграфу произведения. В. Дёгтев считает, что «жизнь  должна   быть попыткой преобразования   мира вокруг себя в соответствии  с  убеждениями. Даже  если  мир  живет  по другим законам, и  многие сочтут это чудачеством». Можем ли мы сказать, что Борис, пусть и в малой степени, но всё-таки преобразовал мир вокруг себя?

(- Да, он показал и мусульманам, и своим одноотрядникам, как нужно нести солдатский послух. Первые долго будут рассуждать, что же это за человек, а у вторых проснется высокое  нравственное чувство - совесть.)

- Но вернемся к тексту.  Обнаруживает ли автор своё отношение к героям?

(- В. Дёгтев разделяет взгляды своих героев, глубоко переживает их гибель и обращается со страстным призывом к   друзьям, сербам, святым:

-  В   этом   обращении гуманистический пафос произведения.  Автор считает,   что  его  герои  достойны христианского прощения и человеческой любви.

- Подводя итог урока, хочу задать вам вопрос, непосредственно относящийся к правовому компоненту нашего урока. Как вы думаете,  к чему приводит игнорирование норм международного гуманитарного права?

(- Игнорирование норм международного гуманитарного права приводит к  бессмысленной гибели людей, к  порождению    жестокости,  возникновению своих античеловечных  неписаных законов.)

- Ещё задолго до появления  четырех Женевских конвенций и двух Дополнительных протоколов к ним в лучших традициях русского воинства было уважение достоинства побежденных и проявление сострадания к ним. Так, А. В. Суворов  в 1778 году  в приказе войскам Кубанского корпуса писал: « С пленными поступать человеколюбиво, стыдиться варварства. Не меньше оружия – поражать противника человеколюбием».

                                                                                                                                                                     

Проблемный   вопрос.

Может ли человек, носитель гуманистических христианских традиций, хоть в какой-то мере преобразовать воинствующий, живущий по волчьим законам мир, сделать его чище добрее, совестливее?

1. Письменно ответьте  на вопрос:  Каков смысл названия рассказа В. Дёгтева «Четыре жизни»?

2. Сравните рассказы В. Дёгтева «Четыре жизни» и В. Гаршина «Четыре дня». 3.Определите реминисценции в рассказе В. Дёгтева «Четыре жизни»? (Индивидуальное задание).

Оборудование: раздаточный материал: текст произведения, «Женевская конвенции от 12 августа 1949 года…» (извлечения), словарь;  компьютер, мультимедийный проектор; репродукции иконы «Покров Пресвятой Богородицы»,14 в., картины В. Животягова «Мираж войны»; музыкальный фрагмент - «Любовь святая» Г. Свиридова из «Песнопений к трагедии А. Толстого «Царь Феодор Иоаннович».

Аминь – истинно так.

Геноцид – истребление отдельных групп населения, целых народов в мирное или военное время по расовым, национальным или религиозным мотивам.

Гуманизм - гуманность, человечность в общественной деятельности, в отношении к людям.

Гуманитарный - обращенный к человеческой личности, к правам и интересам человека.

Заскорузлый – отсталый, неразвитой, закоснелый в чём-нибудь.

«За други своя» - слова святого апостола Иоанна («Болши сея любви никтоже имать, да кто душу положит за други своя».)

Иконостас – покрытая иконами стена, отделяющая алтарь в православном храме.

Инок – православный монах.

Канон – песнопение в честь праздника или святого.

Конвенция – международный договор, соглашение по какому-либо специальному вопросу.

Кондак – краткое песнопение, излагающее смысл праздника или содержащее похвалу святому.

Мусульманство – религия, по преданию основанная Магометом (Мухаметом) в 7 в.,  ислам ( распространившаяся во многих странах Востока одна из трех мировых религий, возникшая в Аравии в 7 в.  на основе почитания Аллаха как единого бога).

Орало (стар.) – орудие для пахоты.

Пафос (книжн.)  - страстное воодушевление, подъём.

Под сенью – под прикрытием, под защитой чего-нибудь.

Покров Божьей Матери- 14 октября в России отмечается праздник Покрова Святой Богородицы.

Послух (послушание) – в монастырях: обязанность, которая возлагается на каждого  послушника или монаха, а также  специальная работа, назначаемая в                                                                                                                         искупление греха, проступка.

Реминисценция  -  явление, наводящее на сопоставление с чем-нибудь; отзвук иного произведения в данном.

Ретроспективный – обращённый  к прошлому, посвящённый рассмотрению прошлого.

Тропарь – краткая похвальная песнь в честь праздника или святого.

Шовинизм – крайний национализм, проповедующий национальную и расовую исключительность и разжигающий национальную вражду и ненависть.

В. И. Дёгтев. Четыре жизни.

Он лежал за валунами, нагретыми полуден­ным солнцем, и умирал. Из развороченного бедра вытекала кровь. И уходила, вместе с кровью, съеживалась, как проколотый воздушный шарик, молодая его жизнь. Рядом вытянулся уже окоченевший Венька. А ниже, метрах в двухстах, то и дело высовывались из-за камней враги — они кричали по-сербски: «Эй, русский! Будем делать обрезание!» Да, это были сербы — по крови, но теперь они называ­лись «мусульмане» — потому что когда-то дав­ным-давно их предки покорились туркам и приня­ли их веру. «Иуды!» — тяжело выдыхал он и стрелял в их направлении. Они поспешно прята­лись. Даже не огрызались. Знали, что жить ему осталось недолго. На горе, примерно в километре, тоже слыша­лись крики: то подбадривали его товарищи, которые ушли, забыв о нем, о раненом, в спешке. А точнее — бросили... Ведь говорили ему: не вя­жись со всяким сбродом, все эти «джентльмены удачи», все эти «псы войны» и «дикие гуси» — им плевать, кому служить, лишь бы деньги платили, они очень нестойки, раненых своих не выносят, а то и пристреливают. Но он не послушал — надо же кому-то отрывать их заскорузлые души от тьмы. И вот они ушли, оставив его в ущелье. И лишь один Венька вернулся... И вот он, Венька, лежит убитый.

«Святая Отроковице, Богородительнице, на мое смирение милосердно призри, умиленное мое и последнее моление сие приими...» — стал читать он по Веньке отходную. А над камнями между тем опять появились и зашевелились черные курчавые головы мусульман. Видно, слова святых молитв их прямо-таки разжигали. Он приподнял потяжелевший автомат и распорол сухой звонкий воздух длинной трескучей очередью... Головы поспешно скрылись. Автомат сделался немного лег­че, и от него долго шел пар, как от чайника. Нога не гнулась, и он ее уже не чувствовал. Очень хотелось пить. Два часа назад он мерз в продуваемых этих горах, а сейчас воздух пек гортань, и потому дышал он часто и маленькими глотками — будто обжигающий пил чай. Когда-то в юности вот такой же обжигающий чай пили они с Венькой в общежитской комнате их художественной академии — засиживались заполночь, с мечтами о славе бренной, грезили наяву признанием и успехом шумным: вот они напишут свои великие картины, и вот их замечают, а вот они... Наивные, несчастные дети! Веньку через полгода отчислят за «творчес­кую непригодность» — он не смог, оказывается, научиться рисовать то, что ждали от него про­фессора; рисовал же он по памяти свой сибирский городишко, веселых теток на рынке в ярких платках, вороных коней на зеленом лугу, абстрактные картины преподавателей называл, не мудр­ствуя, «мазней». За то, видно, и поплатился. А может, это был лишь предлог? Может, поплатил­ся Венька за то, что ходил на встречи подтяну­тых ребят в черной форме, весь грех которых состоял в том, что они изучали русскую историю, называли себя не «россиянами», а — русскими, и смели рассуждать о том, о чем рассуждать в сте­нах академии, скажем так, не рекомендовалось. Веньку отчислили, он собрался и без нытья и скандалов уехал в свою Сибирь, и даже ни одно­го письма не прислал.

Мусульмане кричали из-за камней: «Русский! Свинья!» — и он на каждый их выкрик отвечал отрывистым трескучим выстрелом. Гильзы, кру­тясь, падали на истертый камуфляж Веньки, на его бугристую спину, на бритый затылок, на раскину­тые мускулистые ноги, и воняло кислым дымом и запахом горелых волос... Да, Венька был мертв. Как странно! «Свинья! — кричали мусульмане, и он стрелял, вкладывая в каждый выстрел частицу своей истончающейся, вот-вот порвущейся души, и пули, как злые шмели, жалили неосторожных, и дико визжали, рикошетя от камней. Ему отвечали тем же. «Будем делать чики-чики!» А он стрелял на каждый крик, и с каждым выстрелом будто что-то отрывалось от него. Патроны не экономил — что их теперь экономить?! Скорей бы уж... Кровь из ноги сочилась неумолимо, нога сделалась как брев­но, и на глаза все плотнее и все чаще опускался кисейно-прозрачный покров. Ни страха, ни смяте­ния, ни ужаса уже не было. И, видно, как последнее наказание за давние грехи, стали мерещиться ему ранние его мистичес­кие картины: то нечто расплывчато-многозначи­тельное, похожее то ли на чудище мерзкое, то ли на диковинный цветок-вампир, то улитки-рогонос­цы в зелено-лиловых тонах, то белая фурия в подвенечном платье; в общем, как кто-то метко заметил: то ли эстетические химеры, то ли эстет­ствующие монстры. Ах, как нахваливали его про­фессора за этот доморощенный сюрреализм, пря­мо с пеной у рта, чего только не находили в его творчестве, какое сулили будущее! И до чего са­мому всякий раз становилось при этом мерзост­но, горько и страшно... Ему вспомнился тот свя­щенный трепет души, который пришлось испытать после покаяния и причащения — со слезами и рыданиями, с горловыми спазмами. Тогда, придя в общагу, перенаполненную вином, перегаром и блудом свальным, он все свои дьявольские кар­тинки, за которые профессора ставили ему неиз­менно высшие баллы, предал огню. И поехал на Валаам. И уже там, будучи послушником, получил пись­мо от Веньки: тот писал, что отслужил в ВДВ и что живопись забросил, все это, брат, финтифлюш­ки, блажь от жиру и душевной косности, а для настоящей жизни нужна настоящая работа, не бол­товня на исторические темы, как раньше, и не мас­карад с формой, а — настоящая борьба, и что на­шел таких парней, целеустремленных и твердых, нашел дело, за которое не жаль и саму жизнь по­ложить... Он порадовался тогда за Веньку и помолился за него.

После Венькиного письма странная его обуяла тоска. Что ж, выходит: он тут, в монастыре, спаса­ется, а другие солдатский послух несут. И пошел он к игумену, и поведал ему свои печали. И тот сказал: иди и служи, коль совесть угрызает, благо­словляю. Хотя ты и тут очень нужен — иконо­стас расписывать. И пошел он тогда в скит, к стар­цу валаамскому, и поделился своими душевными раздорами. И тот сказал: езжай к воинскому на­чальнику и объясни ему все. Как он скажет, так и поступи: служить — значит служить, расписывать - значит расписывать. И поехал он на Урал, на родину, где состоял на учете в военкомате, и зашел к военкому, и рассказал ему все как на духу. Седой подполковник выслушал и прослезился. Возвращайся, сказал, и молись за нас, грешных, расписывать иконостас, это и будет, сынок, твоя служба. И отпустил его с миром. После чего расписал он с упоением и радостью иконостас: пустил по сияющему золоту сочную киноварь, и оттенил голубой лазурью, и святые получились не столько строгие, сколько веселые и радостные, осиянные счастьем — чему долго ди­вились отцы церкви и в задумчивости чесали за­тылки. И в конце концов решили: быть посему! Что это нашим святым пребывать всегда в посте и в строгости? Пусть хоть в одном храме будут жизнеликующими. 

Он вставил в автомат новый тяжелый, набитый патронами магазин, где в каждой пуле скалилась смерть, а пустой между тем, гремя как коробка, поскользил по камням вниз; он передернул затвор и почувствовал, как маслянистый патрон плотно вошел в тугой патронник и пуля въехала в нарезы... Со зрением творилось что-то неладное: то оно делалось вдруг ясным и четким, и тогда он видел оставивших его ребят на склоне горы, как они спорят, показывают в его сторону руками, и видел даже, как вьются мухи над раскрытым ртом убитого мусульманина, что лежал, раскинувшись, метрах в семидесяти, и вспоминался помимо воли русский писатель Гаршин и его рассказ «Четыре дня», про эти же горы, только про другую войну, а то наползала на глаза серая пелена, и тогда ему грустно становилось от осознания человеческого несовершенства. Увы, история людей ничему не учит, и безумие границ на свете не имеет.

С горы, слышно было, кричали товарищи, по­стреливали по мусульманам, видно, спорили: идти или не идти на выручку. Плюрализм... Венька не раздумывал. Ах, Венька, Венька! Какая радость была, когда увидел его тут, на чужбине. Какая трогательная встреча... Ночь напролет просидели они, рассказывая друг другу о судьбах своих. У Веньки над бровью шрам багровел — отметина после «Белого Дома», их там триста было, как спар­танцев при Фермопилах, как монахов на Кулико­вом поле, и все герои, живые и мертвые, — а у него в паспорте греческая виза звала на святую гору Афон, давненько уж пора быть там, заждался небось игумен Русского скита отец Нил, которому тоже захотелось расписать свой храм радостными, счастливыми ликами святых, — и в Грецию уже слава докатилась! — а он вот в Сербии ненаро­ком подзадержался. Задержался, зажился в отря­де «диких гусей». Заворожила, завлекла — пря­мо-таки искушение! — покорила его смертная стихия войны. А тут — Венька... Ах ты, друг любезный! Конечно, изменился он неузнаваемо. Суждения его порой шокировали, порой рвали душу своей обнаженностью. Но как подумаешь — а ведь прав!..

Он запальчиво говорил, что Сербия сейчас — пробный шар, что она сейчас — полигон для отра­ботки настоящей агрессии. Против кого? Конечно же, против России! Он говорил, что на русской земле должна быть единая русская вера и единый русский миропорядок, и никак иначе. Любые компромиссы неминуемо ведут к поражению. По­чему «Грузия — для грузин» и «Литва — для литовцев» — это хорошо? А почему «Россия — для русских» — плохо? Почему — там «нацио­нальное самосознание», а у нас — «шовинизм»?! Ведь не мы же первые стали делить на «своих» и «чужих». Так что не обессудьте... Он говорил, что пора называть вещи своими именами: в России развернут геноцид коренного населения, русского и нерусского, а мы лишь растерянно-глупо улыбаемся.

Конечно, некоторые утверждения сильно резали слух, и со многим трудно было соглашаться. Но энергия Венькина, убежденность — заражали. А как задумаешься — правда!

Сербия — это та страна, на территории кото­рой началась первая мировая война, говорил Венька. Отсюда же начнется и последняя. И она уже началась... И пока что мы ее проигрываем. Потому что самообольщаемся. Враги же наши не имеют ни жалости, ни великодушия — им это генети­чески не присуще. Мы для них — недочеловеки, и считаются они только с силой... Поэтому, защищая Сербию — защищаешь Россию. И мы победим, ибо мы русские, а враги — нет, и с нами Бог! Вот такой он был, Венька! Раб Божий Вениамин.

На горе «дикие гуси» продолжали препираться и громко спорить, мусульмане не обращали на них, кажется, никакого внимания, а он, уже почти ничего не видя, пустил в сторону врагов длин­ную, словно бы разматывающуюся очередь — чтоб помнили, что еще жив! — и слушал с ка­ким-то странным упоением, как потрескивал ствол автомата, остывая на струящемся сквоз­няке, — совсем как мамина печка, даже и пахнет так же кисловато... Он желал смерти, он звал ее, зная одновременно, что это большой грех. Но сил терпеть уже не оставалось. Язык пересох и едва ворочался во рту. Весь бок выше ноги горел огнем. Но Господь не давал ему смерти, не посылал избавления от страданий. И он — терпел...

Мусульмане отчего-то вдруг загалдели внизу, залопотали, оживились. Ребята на горе тоже зак­ричали, стали беспорядочно стрелять вниз. Он приоткрыл свинцовые веки и сквозь розовую пе­лену различил напротив себя, между валунами, черную болванку гранатомета. Болванка медленно двигалась, прицеливаясь... Ну вот она и смерть. Наконец-то!

Но не суждено было ему умереть в этот миг. Какая-то из пуль, посланная с горы, настигла-таки гранатометчика. И он ткнулся носом в горячий валун, так что каска загремела по камням. А тот, кто заменил его, видно, был неопытен в этом ги­бельном ремесле, и потому граната улетела далеко в синий лес, и там, во глубине голубой гущи, сухо и как бы смущенно лопнула. И тут он увидал свою мать. Молодую, строй­ную, красивую. Идут будто бы они с ней по зеленому майскому лужку, а лужок весь в жел­тых цветущих одуванчиках. И все вокруг поет, все ликует радостно, соловьи заливаются и слав­ки, пестрые дрозды поют и щеглы яркие, иволги и чижи, ласточки щебечут беззаботно и жаво­ронки звенят, кузнечики трещат и цикады, и многая иная тварь, которая многочисленна на земле и в небесах, славит, славит в упоении Создателя, и мать тоже — радостная и веселая, и светлые глаза ее лучатся, и она плетет из    одуванчиков венок, плетет и надевает ему на голову... И вдруг их заливает чудесным сереб­ристым светом. И в сиянии является Та, Кото­рая всех выше и добрее. И птицы смолкают в изумлении, и в благоговении меркнет всякий земной свет. И Она протягивает к нему Пречи­стые Свои руки. А матушка подталкивает его в спину и шепчет над ухом:

— Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани чадо мое под кровом Твоим.

И он, радостный, шагнул раз, шагнул другой навстречу, и легко пошел-побежал к Предвечному свету... ...Его захватят уже мертвым. При обыске обнаружат на груди монашеский крест-параманд, а на спине, между лопатками, ладанку-мощевик с вшитыми мощами валаамского святого. Дол­го будут совещаться, спорить: кто же этот человек? Видно, большой начальник, решат, коль так долго не уходили, не бросали его товарищи! Кричали с горы, стреляли, подбадривали... И крест — вишь, странный какой, большой и невиданный. После чего его разрубят на четыре части - крестообразно — и предложат по рации «диким гусям» менять каждую часть на одного пленного мусульманина. И смущенные своим малодушием, а попросту — предательством, одноотрядники при­мут эти неравные условия безропотно, и за каж­дую эту ужасную долю станут жизнь даровать врагу. И будет им при этом очень стыдно и при­скорбно. Так молите же Бога о нем — и вы, друзья-одноотрядники, сербы и земляки-русские, и ты, святый Романе-сладкопевче, и ты, княже-страстотерпче Борис, убиенный братом своим родным, и ты, святый отце Антипо Валаамский, усердные по­мощники и молитвенники о душе погубленной, ибо Романом звали героя в миру, когда дерзал он быть живописцем; Борисом пострижен во ино­чество; и носил с собой частицу мощей святого Антипы Валаамского, которые развеялись по зем­ле по сербской. И помолитесь также за воина Вениамина.

А случилось это в аккурат на Покров Божьей Матери, который в Сербии, да и в России, был в тот год очень сухим и теплым. В тот самый день, когда погибшие «за други своя», идут под сенью Нетленного Покрова, как говорят, прямиком в рай. Аминь.