Ценностные аспекты успеха

Успех – одно из самых многоликих и противоречивых понятий, у которого существуют тысячи определений и способов репрезентации, но нет одного, с которым бы все согласились. В контексте подобного полемически ориентированного дискурса одним из наиболее важных и неизменно актуальных является вопрос о ценности успеха [1], как в социально-историческом, так и в индивидуально-психологическом его измерении. «Чувство личной ценности может возникать лишь из достижений, из способности преодолевать» [2], – справедливо и емко подметил А. Адлер. И этим в значительной мере объясняется то очевидное обстоятельство, что именно аксиологические характеристики и критерии успешности составляют нормативно-смысловую матрицу восприятия данного социокультурного феномена не только в общественном мнении, но и в структуре современного академического дискурса [3]. Именно поэтому осмысление ценностной специфики различных моделей успешности [4], как в ее ретроспективном, так и в футурологическом аспектах, может стать весьма интересной и актуальной задачей как для научного сообщества, представителей политической, бизнес или творческой элиты, так и для любого рефлексирующего индивида, стремящегося выстроить траекторию своего личностного роста.

Общество неизменно предъявляет к человеку целый комплекс достаточно жестких требований, соответствие которым не только определяет меру его личной успешности, но и служит своеобразным индикатором потенциала успешности самой социальной системы в целом. Устанавливается же это соответствие посредством прохождения людьми ряда традиционных для того или иного культурно-исторического образования ментально-психологических, когнитивно-творческих и конкретно-практических инициаций, – призванных установить не что иное, как степень адаптированности и устойчивости человека и социума к тем или иным вызовам природы или социальной среды. В этом контексте мера успешности стратегии мышления и действия – величина, прямо пропорциональная адекватности ответа на поступающий вызов. Иными словами, по-настоящему успешен тот, чьи усилия оказались своевременными и соразмерными решаемой задаче.

Следовательно, в ходе решения вопроса о соотношении цены и ценности успеха можно выдвинуть как минимум три в равной мере логически обоснованных гипотезы:

• во-первых, успех есть оптимальное соответствие или симметрия духовных и физических затрат и результативности действий в сложившихся обстоятельствах;
• во-вторых, успех есть результат соответствия личных достижений социальным ожиданиям и стандартам.
• в-третьих, успех есть объективно фиксируемая оценка превосходства результатов или максимального совершенства, мастерства, достигнутых субъектом(ами) какой-либо деятельности.

Демаркация этих гипотетических посылок проходит по линии, разделяющей прагматическую оценку целесообразности и эффективности наших действий, их социальную обусловленность и аксиологическую значимость. Причем успешность может одновременно ассоциироваться в сознании среднестатистического современного человека как с ее утилитарной, так и с перфекционистской атрибутикой.

Подобный синкретизм, на первый взгляд кажущийся вопиющим диссонансом на фоне архетипических дефиниций успеха как меры заслуженного признания социально значимых достижений человека, вполне объясним и даже в некоторой степени предопределен спецификой самого ценностного сознания, а именно, исходной антиномичностью его предпосылок и выводов. В основании ценностных представлений человека одновременно обнаруживаются два способа рассуждений. С одной стороны, субъективно-релятивистская логика отождествления ценности с произвольностью и вариативностью индивидуальных предпочтений и исторически сложившихся преференций в той или иной сфере человеческого бытия. В этом смысле ценность объекта есть показатель его желаемости субъектом, проявляющейся как  чувство удовольствия, приятности или полезности, которые доставляют человеку окружающие его вещи, явления или события. Таким образом, ценность в пространстве нашего житейского опыта чаще всего воспринимается как производная субъективных ожиданий и потребностей конкретного человека или социальной группы.

Однако, с другой стороны, это утверждение обнаруживает явное противоречие с избирательностью отношения людей к предметам, способным удовлетворить возникающие у них желания, а, нередко, и с очевидной нецелесообразностью их выбора в том случае, если человек оказывает предпочтение не по принципу полезности, склонности или удовольствия, а по соображениям более высокого порядка (долга, сострадания или самопожертвования). Следовательно, можно предположить и обратный ход рассуждений: мы делаем выбор в пользу той или иной вещи или идеи не потому, что для нас это выгодно, а, значит, представляет ценность, а в силу того, что избираемый предмет сам по себе уже обладает той ценностной качественностью, которая и обусловливает наше предпочтение. Иначе говоря, желаемым для нас становится далеко не любой способный их удовлетворить объект, а именно тот, который изначально обладает ценностью сам по себе или является более ценным, чем другие.

В результате подобных рассуждений о природе ценностей философский разум вплотную сталкивается с антиномией, выражающей себя в форме предельного вопроса о том, является ли ценность вещей субъективной проекцией их желательности для человека или само желание формируется как следствие осознания объективной ценности конкретного предмета? Является ли ценность свойством самого предмета или явления, т.е. его сущностной характеристикой, или ценностью их наделяет мыслящий субъект (человек), вовлекающий объекты окружающего мира в сферу своего индивидуального и социального бытия и интересов? Тем самым, традиционная антиномия философии ценностей заключается в принципиальной невозможности окончательного установления субординации объективного и субъективного оснований ценностного сознания, а, соответственно, и убедительного рационального разрешения дилеммы относительного и абсолютного в пространстве аксиологических критериев и оценок.

Применительно к специфике интерпретации успеха в качестве ценности рассмотренная выше антиномия может быть представлена в виде предельно жесткой оппозиции двух способов восприятия данного феномена: успех как цель сама по себе и успех как средство достижения иных целей. Так в первом случае концепт успешности приближается к некоему абсолютному значению, достижение которого знаменует высшую целесообразность бытия человека и его предназначения в жизни. Во втором, успех служит средством, позволяющим обеспечить эффективную реализацию тех или иных личностно или социально значимых целей. Причем успех-средство имманентно обнаруживает два возможных варианта трактовки, а именно, общую и локальную. Согласно первой, успех аккумулирует в себе весь комплекс социально значимых преференций, позволяющих человеку получить доступ к благам высшего порядка (положение в обществе, власть, приобщенность к кругу рафинирорванных ценителей мировых вершин культуры и т.п.). В свете же второй, успех – величина дискретная, т.е. распадающаяся на множество конкретных средств достижения ограниченных рамками определенной социальной практики или сферы индивидуальных интересов задач.  

Столь очевидно неоднозначная и отчасти провокативная эвристика ценностной интерпретации успеха не раз становилась предметом острых дискуссий и полярных суждений ключевых фигур и направлений современного гуманитарного и общественно-политического знания. Причем универсальный смысл этой проблемы придает ей неизменную актуальность и значимость в контексте исследования структуры и доминант ценностных представлений современного человека.

Действительно, ориентированность наших повседневных усилий на успех создает некую успехоцентрическую систему жизненных координат у большинства представителей современного общества потребления [5], придавая концепту успешности статус универсальной социально обусловленной ценности человеческого существования. В этом интерпретационном контексте нередко происходит поспешное и неоправданное смешение или прямое отождествление содержания понятий «успех» и «смысл» применительно к характеристике качества как «внутренней», так и «внешней» сторон жизни личности.

Так, зачастую экзистенциально необходимая смысложизненная апология человеческого существования приобретает в индивидуальном и общественном сознании редуцированную форму демонстрации (нередко, нарочитой) собственной успешности в качестве доказательства состоятельности и оправданности своего пребывания в мире. Эта показательная тенденция свидетельствует о том, что современный человек склонен идентифицировать свою субъектность с внешнеобусловленной успешностью как обладанием неким стандартизированным набором атрибутов социального статуса, профессиональной квалификации и бытового комфорта.

Если использовать терминологию программной работы Э. Фромма, то подобная концептуальная диспозиция смысла и успеха наиболее емко и лаконично выражается форме альтернативы «Иметь или быть?» [6]. В ней субъектность человека получает полярную маркировку: она определяются либо как внутренняя сущностная идентичность человека, либо как внешне (физически или социально) опредмеченная совокупность его жизненных приобретений (конкретного опыта, различных преференций и благ). 

Ввиду этой внутренней конфронтации экзистенциальных ориентиров человека как автономного субъекта, перманентно созидающего самого себя («проекта самого себя» [7]) и преобразующего окружающую его действительность, успех может быть корректно соотнесен со смыслом человеческого бытия только при условии исходного выбора одной из двух рассмотренных нами выше аксиологических платформ: абсолютизма или релятивизма. В результате, неизбежным итогом подобных рассуждений оказывается антитеза понимания успеха как универсального смыслозадающего мотиватора существования человека, обусловливающего ценность его жизни в целом, и успеха как индикатора ценности отдельных временных фрагментов и сфер нашей жизненной активности, суммарная оценка которых (даже при условии гипотетической возможности ее исчисления) отнюдь не эквивалентна экспертному заключению о наличии или отсутствии позитивного смысла всей жизни конкретного индивида.

Таким образом, успех, рассматриваемый в качестве ценности в пространстве бытия, как отдельного человека, так и какой-либо совокупности людей, лишен не только логически единого  содержательного определения, но и однозначно заданного места в общей иерархии человеческих ценностей. К примеру, попытка найти место ценности успеха и успешности в архитектонике ценностных рядов М. Шелера, являющейся одной из наиболее известных и влиятельных иерархических систем ценностей в истории европейской философии [8], приводит к неразрешимому сомнению в том, следует ли отнести ее к ценностям второго или все же третьего ряда, ибо практически все используемые немецким мыслителем основания дифференциации высших и низших ценностей (долговечность, (не)делимость, обоснованность другими ценностями или самодостаточность, глубина приносимого их обладателю удовлетворения и степень зависимости от  конкретного носителя) обнаруживают качественную амбивалентность успеха.      

Принимая во внимание все сказанное выше, мы склонны квалифицировать успех как внутренне динамичную и не гомогенную по своему критериальному наполнению ценность, постоянно эволюционирующую, исторически вариативную и одновременно обнаруживающую противоположно направленные тенденции глобализации и локализации своего культурного влияния. При этом в современном общественном сознании и гуманитарном академическом дискурсе можно выделить три наиболее устойчиво сложившиеся модели или «образа» успеха (успешности):

• гедонистическая, представляющая успех как прямой результат удовлетворенности конкретных потребностей и ожиданий субъекта, выбор которых сугубо произволен, а критерии всецело субъективны (как правило, ассоциируются с достижением удовольствия или выгоды);
• контракторная (конвенциональная), конструирующая успех по аналогии с выполнением условий договора, сторонами которого выступают социум, задающий основополагающие стандарты успешности, а также устанавливающий условия и критерии их достижения, и индивидуум, обязующийся соблюдать условия договора ради получения желаемых дивидендов – статуса и преференций успешного члена общества;  
• перфекционистская, конституирующая успех как достижение наивысшего совершенства или воплощение идеала, т.е. реализацию самодостаточных целей и созидание ценностей высшего порядка.

Далее размышления приводят авторское сознание к вопросу о связи вышеперечисленных моделей успеха с архетипами нравственной культуры, обозначающими фреймовые границы нравственных норм и поведения, которым должен следовать человек социальный и нравственный [9]. На наш взгляд, индивид в перманентном поиске средств достижения успеха и, что немаловажно, ощущения успеха находится в рамках нравственного кода данного социума и вынужден выбранную модель достижения успеха встраивать в тип культурной группы, к которой он принадлежит.

Современное общество, диктующее, а часто и навязывающее жизненные и культурные традиции, не просто маркировано гедонистическими идеалами, а все чаще демонстрирует гипергедонистические настроения, то есть повышенное стремление части общества к удовольствиям. Параллель, которую авторы проводят между моделями успеха и культурными моделями, фундируется на идее о том, что типичный представитель гедонистической культурной группы выберет соответствующую гедонистическую модель достижения успешности. Данный архетип ассоциирует успех в получения жизненных благ (в большей степени материальных) с ощущением удовольствия и удовлетворенности.

В обществе потребления [10] изменившийся уклад и стиль жизни повлек за собой изменения культурного кода нации, ее нравов, создав типаж современного человека, преимущественно заботящегося о себе и своем благополучии. На первый план выдвигается персонификация личности с деформированной ценностной шкалой, господством материального над духовным, индивидуализм и эгоцентризм. «Утилитарные и гедонистические ценности «цивилизованного мира», – отмечает Б.Н. Тарасов, – производят такую огранку человеческой души, при которой незаметно атрофируется ее «высшая половина», а воля приковывается к низшим этажам существования» [11].

Однако нивелирование духовных ценностей делает представителей данной культурной группы свободными от общественного мнения, социальных фреймов; пренебрежительное отношение к созидательной деятельности и культивирование потребительского поведения руководит их стремлением получить наивысшее удовольствие, а значит и успех, как он им представляется, не только внутри своей культурной среды. В интерпретации современных гедонистов ценность успеха перестает быть духовным идеалом, и успех рассматривается сквозь призму ценового и количественного коэффициента.

Контракторная, или конвенциональная модель успеха коррелирует, по мнению авторов, с традиционной и прагматической нравственной культурой. Своего рода симбиотическая комбинаторность вырисовывает типичный образ индивида, следующего культурным кодам данных групп и выбирающего для себя договорную модель достижения успеха.

Современное общество диктует стандарты существования человека не столько культурного, внутренне одухотворенного, сколько успешного, внешне благополучного, независимого, таким образом, ослабляя позиции традиционных культурных постулатов. Наряду с этим, современное российское общество, в отличие от западного, не утрачивает своей ментальной укорененности в традиционной «общинной»  (коллективистской) культуре. Этим объясняется наличие в нем значительной категории индивидов, сохраняющих предрасположенность к исполнительской деятельности, неукоснительно соблюдающих нормы корпоративной этики и нуждающихся в социальных эталонах проявления ответственности и нравственности. Яркие представители традиционного типа культуры социально фреймированы и индивидуально депривированы. Достижение и осознание успеха данной группой не самоцель и не самоценность, а всего лишь оправдание общественных ожиданий.

К прагматической культурной группе принадлежат энергичные, готовые к инновациям индивиды. На первый план выходят желание созидать, создавать общество благополучных людей. Однако с развитием предпринимательской деятельности, финансового культа и прагматизма, данная группа нравственных характеристик позволяют им достигать успеха, не просто следуя определенным социально-экономическим парадигмам, но и проявляя свою индивидуальность, инициативность и креативность и не разрушая при этом целостность их зоны ответственности и свободы [12,13].

Выявленная нами вторая модель успеха подразумевает причастность к ней как представителей традиционной, так и прагматической культурных групп. Однако, основываясь на разной степени проявленности партикулярных и универсальных моральных черт, авторы говорят о поливариантном характере применения данной модели достижения успеха.

Перфекционистская модель успеха, по нашему мнению, неразрывно связана с трансформированными новым временем основами христианского учения о возможности достижения человеком совершенства, как личного (самосовершенствование), так и социального. С одной стороны, перфекционизм может рассматриваться в качестве движущей силы и мотиватора успеха. Но опыт его достижения в данном случае может носить трагически-утопический характер. Ведь совершенствование по определению бесконечно, а, значит, путь к успеху может вести к заведомо нереалистичной цели и в итоге к личностной капитуляции – краху как собственных идеалов, так и социальных ожиданий. Как остроумно заметил Уинстон Черчилль: «Перфекционизм – паралич!», т.е. установка, блокирующая любую человеческую активность, как ввиду принципиальной недостижимости ее результата, так и в силу отсутствия надежды на получение удовлетворенности от подобной деятельности. В этом смысле, перфекционистский образ успеха – антипод гедонистическому и неизменный повод для психологической дискредитации самой идеи успеха.  

С другой стороны, перманентное стремление к идеалу может иметь и конструктивный характер при условии отождествления сущности и критериев успеха не с результатом, а с качеством деятельности. Перфекционизм по природе своей созидателен и при поэтапной постановке адекватно-достижимых промежуточных целей, соизмеримых с человеческими возможностями, способностями и навыками, стимулирует индивида к совершенствованию тех качеств, которые будут вести к оптимизации его усилий и достижению максимального уровня мастерства. В данном контексте, успех представляется нам вполне осязаемой целью и ценностью бытия, задающей правильную траекторию движения к ней, тем самым помогая избежать негативных форм личностной фрустрации.

Результаты социологических исследований подтверждают, что  рассмотренные выше модели успешности действительно реализуются в общественном сознании и социальной практике. В начале 2019 года Фондом общественного мнения (ФОМ) был проведен опрос, участников которого просили описать успешного человека [14]. Основные параметры, предложенные респондентами, можно сгруппировать в соответствии с означенными  моделями успеха.

Для гедонистической модели характерны такие ответы как: успешный человек – это тот, у кого есть материальное благополучие, достаток (28%); тот, кто удовлетворен своей жизнью, испытывает спокойствие, счастье (8%); человек с хорошим здоровьем (6%).

С точки зрения контракторной модели успех описывается с учетом социально-значимых параметров: успешный человек – это тот, кто достиг своих целей (13%); тот, у кого есть хорошая, интересная работа (13%); тот, у кого есть хорошая семья (10%); тот, кто живет хорошей, благополучной жизнью в целом (6%).  

В основе перфекционистской модели лежит следующее определение успешности: человек, который добился самореализации, нашел свое место в жизни (7%). Исходя из полученных, данных можно сделать вывод о том, что наиболее распространенными являются гедонистическая и контракторная модели успешности, а перфекционистсткая встречается значительно реже. Все выделенные и описанные нами модели успеха могут рассматриваться и как самостоятельные тактические программы обретения успешности, и как отдельные уровни единой стратегии успеха, поэтапно восходящей от его элементарно-первичных до универсально-финальных форм.

Таким образом, именно ценностный статус успеха как одного из ключевых индивидуальных и социальных мотиваторов деятельности человека, и, одновременно, показателей меры ее результативности, полезности и объективной значимости является ключом к пониманию сущности и специфики как социально-экономического, так и духовно-нравственного состояния и перспектив развития современного общества. Ведь успешно развивающееся общество – это, прежде всего, общество успешных самодостаточных личностей, объединенных универсальными целями и ценностями созидания в труде и творчестве, ответственного отношения к делу, верности принятым на себя обязательствам и служения идеалам добра, гуманизма и справедливости. Поэтому последовательная аксиологическая реабилитация парадигмы успеха (успешности) как основы единения в реализации максимальной полноты и качественности человеческой жизни может стать одним из краеугольных оснований архитектоники национальной идеи современной России.